| |
Свет и тени
Зинаида Алексеевна
Шаховская
Таков мой век. / Пер. с фр. 2-е изд., испр.
- М.: Русский путь, 2008
Наше сезонное переселение из города в
деревню было настоящей экспедицией: начиналась она в комфортабельном
спальном вагоне, а завершалась на просторах деревенских «больших дорог».
Поезд останавливался в одном из двух маленьких городков: либо в Венёве,
либо в Епифани, — а там на маленьком вокзальчике ждал «обоз». Для нас —
коляски, для вещей — повозки. При пересадке каждый исполнял свою роль:
начальник вокзала, управляющий имением, кучера и носильщики; — а няни и
гувернантки тем временем пересчитывали тюки и детей.
Начиная с Венёва, нас, казалось, знали
все встречные, анонимность больших вокзалов оставалась позади. Мы ехали
через деревни под бешеный лай собак, отгоняемых кнутом кучера, под
галдеж ребятишек, которые бежали вдоль обоза, выкрикивая: «Барин, барин,
дай конфетку!» Уж они-то знали, что мы по обыкновению запасались
конфетами на этот случай.
Дмитрий с няней Татьяной, Варвара со старой немецкой
гувернанткой, Наташа на руках у кормилицы. Стоит - Анна Леонидовна Шаховская,
Матово, 1903. Из книги З.А. Шаховской "Таков мой век"
Мы двигались по пыльным «большим
дорогам», шириною иногда до сорока метров, но с такими глубокими
колеями, что если на одной стороне дороги встречались на свое несчастье
две повозки, ехавшие в противоположных направлениях, то приходилось
распрягать лошадей и перетаскивать один из экипажей в соседнюю колею.
Меня укачивало от дорожной тряски, и обоз часто останавливали, с тем
чтобы я могла перевести дух, чувствуя под собой твердую почву.
Поднимая тучи пыли, верста за верстой
мы приближались к Матову. Выставленные в стратегических пунктах
мальчишки-дозорные стремглав бросали свои посты с воплем: «едут, едут!»
Лошади чуяли конюшню, и тройки неслись быстрее; кучер Максим в кафтане
черного бархата, прорезанном широкими рукавами рубашки — красной или
желтой, выпятив грудь, щелкал кнутом, чтобы лихо подкатить к «парадному
подъезду».
Сразу же за порогом дома меня —
маленькую, изнуренную путешествием, - казалось, подхватывала огромная
толпа. Меня передавали с рук на руки, подбрасывали, обнимали, прижимали
к груди. Круг домочадцев, на римский манер, состоял тогда из членов
семьи вместе с челядью. Наконец я возвращалась на землю, где меня ждали
бурные ласки обретенных после разлуки собак.
Имение Матово. Рисунок С.С. Малевского-Малевича сделан по
описанию З.А. Шаховской
Из книги З.А. Шаховской "Таков мой век"
...
Лето ушло, настала осень. Неотвратимо
надвигалось великое испытание, из которого русский народ не вышел и по
сей день, — Октябрьская революция. Коммунистическая власть пользовалась
поддержкой лишь в столице. Ноябрь и декабрь она посвятит тому, чтобы
укрепиться и в провинции.
Это не было бегством, не было и
торжественным отбытием. Печально уезжала я в Венёв, держа мопса на
коленях. Борзая Леди, всегда немного смешная, когда лишалась воли и
движения, ютилась среди чемоданов; никак ей там не удавалось принять
геральдическую позу.
Ни прозрачность утра, ни золотистый
свет, ни еще прохладный воздух меня более не радовали. Ни разу я не
оглянулась, не бросила на Матово прощального взгляда.
Встретивший меня Венёв, пыльный,
сонный городишко, не был разбужен даже грохотом революции. Я вошла в
крохотный дом, снятый моим отцом; там, среди кружев, тюлей и
искусственных цветов, моя тетя с помощью Наташи мастерила шляпки для
венёвских «дам» — жен бывших чиновников и купцов, несомненно уже
обреченных на вдовство, но получивших пока некоторую отсрочку. Тем не
менее наступление нового сезона по инерции толкало их на легкомысленные
траты.
Жизнь моя стала внезапно такой
бесцветной и монотонной, лишенной каких бы то ни было событий, что
память сохранила о Венёве лишь такую картину: низенькие дома, перед ними
с наступлением вечера усаживаются на скамейки пожилые люди, наблюдающие
за жизнью более молодых. Да еще звон к вечерне да утреннее громыхание
крестьянских телег, направляющихся к рынку.
Мы с отцом прогуливаемся по городу.
Есть ли там река? Парк? Какая-нибудь возвышенность? Не знаю. Но помню,
что люди, проходящие даже по противоположной стороне улицы, обнажают
головы, приветствуя отца.
Многие годы Венёв был в некотором роде
его вотчиной, и в силу своих обязанностей он общался со всеми слоями
населения. Он, но не мы. Кроме людей нашего круга и крестьян, мы не
знали никого ни из интеллигенции, ни из крупных купцов, ни из мещан, ни
из промышленников, ни из мелких служащих. И вот я вступала в этот новый
для меня мир, сопровождая отца, которого каждый считал за честь к себе
пригласить.
Как-то раз, еще до революции, я видела
в Матове человека, по лицу зажиточного крестьянина, приехавшего к отцу.
О нем доложили: «Бирюков». У него была рыжеватая борода, живой взгляд,
спокойное, уверенное выражение лица. Ходил он в сапогах, носил поверх
русской рубахи черный жилет, перерезанный золотой цепью от часов.
— Ваше сиятельство, я приехал к вам по
поводу того дела, о котором мы говорили, — сказал он входя.
— Присаживайтесь, — предложил отец,
указывая на стул у письменного стола.
— Благодарю, ваше сиятельство, я могу
и постоять. Так вот, мы го-
ворили, что...
И Бирюков пустился в специальные,
технические рассуждения, от которых я бежала прочь из кабинета.
— Кто он, этот Бирюков? — спросила я у
матери.
— Бывший крестьянин, теперь купец. Мне
кажется, что, если бы Матово продавалось, он при желании мог бы купить
его целиком. Он, вероятно, богаче нас.
— Но почему же он одевается, как
мужик?
— Он просто не придает этому значения.
Живет в довольстве, зарабатывает деньги. Он далеко пойдет.
Не так уж далеко пошел Бирюков — не
дальше революции.
Люди, приглашавшие моего отца, едва ли
не изгоя, были далеко не Бирюковы. Это были совсем мелкие купцы, в
большинстве своем мещане — та самая среда, из которой вышел Горький. Они
нас угощали чаем, домашними пирожками. У самовара завязывались длинные
разговоры. И здесь я тоже видела, как высоко чтили моего отца... А под
окнами проходила венёвская львица, красавица госпожа П., жена маленького
чиновника. На ней красовалась широкополая кружевная шляпка, сделанная
моей тетушкой, и на поводке вела она нашу Леди: она ее приютила. Нам
кормить собаку было нечем.
Как-то раз отец был в гостях один.
Вернувшись домой, он сунул руку в карман, извлек горсть карамелек и
протянул мне. В продаже таких уже не было, и я воскликнула:
— Где же ты их взял?
Отец страшно меня шокировал,
рассказав, что он был у еврейского купца Шенка и принес конфеты от него.
«Я подумал, что ты обрадуешься им». Но я хорошо знала, что приличие не
позволяет уносить с собой из гостей сладости, которыми тебя угощают, и
это нарушение правил хорошего тона, совершенное моим отцом, наполнило
меня стыдом. Вместе с тем я могла оценить его любовь ко мне. Он, князь
Шаховской, совершил неблагопристойный поступок, чтобы доставить мне
удовольствие!
...
|
